Напутствие: 9 уроков для замечательной жизни - Бенджамин Ференц
В те дни мной верховодила старшая сестра, она часто оставалась за главную, когда мама уходила на работу. Однажды мы даже подрались, потому что она пыталась заставить меня что-то сделать, а я не хотел. На что мама сказала:
– Ты должен ее слушаться, потому что она твоя старшая сестра. А иначе тебе придется покинуть этот дом.
Я сказал окей, положил ключи на стол и ушел жить к отцу. Мне тогда было 15 или 16. Мама ужасно удивилась и пришла навестить меня. Я всегда относился к ней с глубоким уважением, поэтому мы подробно обсудили сложившуюся ситуацию. Гертруда, она тогда жила в соседней комнате, подслушала наш разговор. Ее тронуло, с какой нежностью и убедительностью я отстаивал свою позицию, и вскоре она поняла, что я отнюдь не глупый ребенок. А я, в свою очередь, оценил ее познания, способности к языкам и стремление поступить в вечернюю школу, чтобы закончить образование. Время шло, «мальчишка» превратился в юную девушку, и я увидел, как же она красива.
Мы начали подолгу гулять, держась за руки, и вскоре стали добрыми друзьями. Потом стали встречаться. Не помню, чтобы я когда-либо говорил ей, что она мне нравится. Но в этом не было необходимости – со временем мы поняли все без слов. Однажды это просто случилось. Не буду врать, наш первый поцелуй я не помню, но о последующих у меня осталось много чудесных воспоминаний.
Поскольку денег у нас не было, мы часто бывали на бесплатных лекциях в Купер Юнион[15], там было здорово. Билет на метро стоил всего пять центов, но мы часто экономили и ездили зайцем. Иногда я угощал ее горячим шоколадом в «Стьюбиз» на станции Тремонт-авеню или водил в Бронкский зоопарк смотреть на обезьян, а потом мы сидели на скамейке и любовались закатом. Я пел Гертруде песни любимого мной в те годы Бинга Кросби[16], больше всего ей нравилась «Я приеду домой на Рождество». У меня хороший голос, а вот она петь не умела.
Дни напролет Герти работала швеей на фабрике, а по вечерам ходила в вечернюю школу. Она была блестящей студенткой и стремилась построить карьеру в сфере социальных наук. У нас было много общего.
Но я твердо решил, что не женюсь, пока не смогу содержать семью, ведь столько людей вокруг расставались из-за проблем с деньгами. Таков был наш с ней уговор. Я обещал поступить на юридический. Кто же мог знать, что начнется война? Уходя на фронт, я сказал ей, что если она встретит кого-то другого, то может считать себя свободной. Но она терпеливо ждала. Письма и фотографии моей красавицы утешали меня во время войны. Мои письма она хранила в коробке из-под обуви, потом они стали частью архива, который я передал Мемориальному музею Холокоста. Теперь это «национальное достояние». Я призываю всех влюбленных, даже сегодня отправлять друг другу письма, открытки и записки – пройдут года, и они станут вашим национальным достоянием. Важно говорить любимым, как они нам дороги.
Когда мне предложили работу в Нюрнберге, я позвонил Герти из Вашингтона и спросил, хочет ли она провести медовый месяц в Европе?
– Отличная мысль, – ответила она.
– Значит, решено.
Вот так я и сделал ей предложение. Мы поженились, а через неделю я уехал.
В то время только женам самых высокопоставленных руководителей разрешалось сопровождать мужей в зарубежные поездки. Как только я отплыл, Герти подала документы на должность секретаря военного департамента в Нюрнберге, но, когда выяснилось, что ее супруг работает в Германии, ей отказали. Пока я ездил в Берлин, формировал отряд по сбору улик для Нюрнберга и делил с сослуживцами холостяцкую квартиру, жена оставалась в Нью-Йорке.
Когда же правила изменились и супругам военнослужащих наконец-то разрешили приехать в Европу, Гертруда попала на первый трансатлантический рейс армейских жен. Но еще до выхода из порта Нью-Йорка судно сломалось, и отплытие отложили на неделю. Однако стоило им выйти в море, как на борту случился пожар, поэтому к берегам Германии они причалили только в сентябре 1946 года.
К сожалению, мужчин в гавань не пустили, и своих жен они встретить не могли. Поэтому я сделал все, чтоб было в моих силах: распорядился выдать ордер на арест Гертруды и собрался вручить его ей лично, как только корабль причалит к берегу. Когда я прибыл на место, охранник пристани спросил, есть ли у меня разрешение там находиться, на что я ответил, что приехал забрать подозреваемую в военных преступлениях, и меня пропустили.
Стоило мне подойти поближе к уже пришвартованному кораблю, как женщины, перевесившись через борт, закричали:
– Это же Бенни! Это Бенни!
Гертруда убеждала их, что «Бенни придет» несмотря ни на какие препятствия.
Я поднялся по трапу и вскоре нашел жену. Мы крепко обнялись и поцеловались. Увидев нас, капитан корабля пришел в ярость:
– Это еще кто! Как он здесь оказался? Немедленно уведите его отсюда!
Я показал ему свой пропуск и в ответ услышал, что он не стоит даже бумаги, на которой напечатан. Прокуроры, расследующие военные преступления, не бросаются обниматься со свидетелями! Они вывели меня с корабля. Но только я присел на пирсе, как женщины принялись бросать мне записки, с просьбами позвонить их мужьям и сказать, что они уже здесь. Я обзвонил всех.
Гертруда уехала со мной в Берлин, где благодаря знанию немецкого, устроилась работать в армию. Я привлекал к исследованию архивов коренных немцев, так что в конце концов она начала работать на меня. Мы жили в хорошем районе. Веселое было время.
В Берлине мы провели много счастливых вечеров на выступлениях звезд советской оперы и балета, удовольствие, которое в Нью-Йорке было нам не по карману. Время от времени Гертруда врывалась в мое суматошное расписание и напоминала, что у нас медовый месяц. Она была права. Поддерживайте любимых и относитесь с пониманием к их профессиональным обязанностям, но не забывайте уделять друг другу время.
Мы не могли проводить отпуск на территории, контролируемой коммунистами, зато объездили остальную
